Рей Цезарь родился в 1958 году в Лондоне. Можно смело утверждать, что Рей – художник прирожденный, ибо уже с малых лет он начал рисовать и делать пластилиновые скульптуры. Похищая кукол своей сестры, он закрывался в комнате, и проводил над ними творческие эксперименты: перекрашивал части тела, комбинировал игрушки с жестяной фольгой, вырезал из картона недостающие детали, использовал обрезки газет и т.п. В результате получались весьма странные конструкции. «Я помню, как превращал футбольный мяч в «голову Франкенштейна», набивал одежду всякой всячиной и таким образом создавал недвижимое существо человеческого роста, - рассказывает Рей. – Когда я убегал разносить газеты, то оставлял это творение у себя на кровати. Отец сердился на меня за это. Пока я работал, он заходил ко мне в комнату и, глядя на «Франкенштейна», пугался, думая, что я умер. Мне казалось это смешным, но не ему. И вот, спустя 45 лет я продолжаю веселиться подобным образом, но так и не могу ответить себе на вопрос – полагать ли это Искусством? Не знаю, делаю ли я искусство, но то, что делаю, мне нравится».




Одна из любопытнейших страниц жизни Цезаря – это его работа в качестве медицинского художника в отделении Творчества и Фотографии госпиталя для больных детей в Торонто. Там Рей создал множество медицинских и технических рисунков, фиксировал на бумаге мощнейшую технику и испытания над животными, наблюдал за страданиями и угасанием надежды. «Моя работа в Госпитале была процессом фиксации всего происходящего – от результатов жестокого обращения с детьми и вырезаний мозгов, до детского героизма, с помощью которого эти малыши пытались договориться с жизнью, - вспоминает Рей. – Я часто возвращаюсь в коридоры этого Госпиталя и понимаю, что мы должны проживать наши мечты ради тех, кто не смог прожить свои».




В какой-то момент Рей больше не смог наблюдать за картинами боли в Госпитале и уволился, решив сконцентрироваться непосредственно на искусстве.
«Я не думаю, что мои персонажи пропитаны исключительно болью и страданиями, - говорит Рей, – скорее, они кажутся мне спокойными. Я смотрю на них без страха, даже с юмором и каким-то тайным знанием. Они счастливы и хотят, чтобы мы видели их такими, какими они есть. Без дрожи… без ощущения, что в них отражаются наши страхи. Когда кто-то видит в них одиночество, я вижу спокойствие, когда кто-то видит боль, я вижу уникальное знание, испытанное огнем, взывающее преодолеть любую боль и страдания, возможность понять человеческую различность и не бояться ее. Это что-то вроде маленького самодельного рая для иссохшего духа, находящегося в потайных комнатах моей памяти. Возможно, в этом раю не то что мы видим на самом деле, но то, что мы хотели бы увидеть».




Не смотря на то, что за 17 лет работы в Госпитале Рей успел повидать боль во всевозможных её проявлениях, он не считает, что отражение этой боли в искусстве позволяет показать жизнь более реальной. «Я много думаю о боли других, - рассказывает Рей. – Для меня важна замена любой ненависти любовью и пониманием. Мы должны призвать эмпатию в окружающий нас мир, чтобы не быть парализованными страхом, чтобы не позволить страху породить в нас ненависть. Мы должны наблюдать за вещами, которые переживают люди. Наше созерцание их выживания должно поощрить нас приближаться к нашим страхам со спокойным рассудком. Мочь смотреть на человеческие различия и не отворачиваться в жалости, или отвращении, или страхе. Я полагаю, что мы все очень отличаемся во внутреннем взгляде на себя, отличаемся от того, что мы видим, глядя в зеркало. Попробуйте закрыть ваши глаза и почувствуйте уникальную форму вашей чувственной духовной сущности, и, уверен, вы будете удивлены. Каждый день я пробую подняться выше тех испытаний боли, страха и ненависти, делаю попытку "преодолеть" всё это… Я верю, что именно такое стремление я видел в той детской больнице все те годы ... от больных детей, взволнованных любящих родителей, до докторов, хирургов и медсестер... Я видел, что срыв утолил человеческое желание "преодолевать" бедственную ситуацию. Полагаю, именно это делает жизнь "более реальной"».




Я целиком и полностью работаю в цифре, от начала и до конца. Я создаю 3D-модели в различных программах, покрываю их окрашенными или фотографическими управляемыми текстурами, обволакивая ими своих персонажей подобно тому, как карта обволакивает глобус. У каждой модели есть невидимый скелет, позволяющий мне все эти фигурки гнуть и как-то вводить в их трехмерный мирок. При помощи света и камер я делаю тени, которые имитируют реальный мир.




Моя работа с моделями очень напоминает ваяния из глины. Я часто вспоминаю себя в школьные годы с куском пластилина. Когда-то я даже обувь из пластилина делал, но мой отец запрещал мне одевать её на люди. Я создаю скелет с полагающимися ему хребтом, плечами, локтями и даже суставами. У меня есть много голов с разными выражениями лица, я играюсь с ними, скрещиваю и получаю, к примеру, тот тонкий взгляд, с которым на меня смотрит жена, когда я делаю что-нибудь подозрительное.





Вначале я разукрашиваю модель очень просто, потом оборачиваю поверхность модели какой-нибудь текстурой, например, цветочными лепестками или древесиной. Я коллекционирую текстуры точно так же, как некоторые люди коллекционируют серебряные ложки, и у каждой текстуры есть своя история, как, например, фото послеоперационного шрама на бедре моего отца, или снимок моего желудка, который мне подарил гастроэнтеролог. Но больше всего я люблю коллекционировать текстуры кожи, и прошу людей показывать мне здоровенные участки своего тела, чтобы я мог пополнить свою коллекцию.




Затем я выставляю свет и камеры, бросаю на созданный мною мир тени, создаю атмосферу при помощи тумана и дымки, выращиваю траву и листки деревьев.




Так как мои работы печатаются, меня часто спрашивают об оригинале, но мои картины существуют только в глубинах моего компьютера – в невероятном трехмерном мире. Я очарован мыслью о том, что даже когда я выключаю компьютер, этот трехмерный мир существует где-то там, в математической вероятности, и тот мир, в котором мы живем, не так сильно отличается от мира 3D.